Из интервью с режиссёром Андреем Черпиным:
– В какой момент у вас появилось ощущение, что Россия в своем историческом развитии пошла не в ту сторону?
– Я хорошо запомнил 1999 год. Учился тогда в театральной академии, и вдруг – война в Югославии, бомбят Белград. У меня было ощущение, что происходит глобальная несправедливость, что это начало катастрофы. Однокурсница мне тогда сказала: «Ну что ты дергаешься, это же далеко, не Брянскую же область бомбят!». А у меня было чёткое понимание, что бомбят именно Брянскую область, что эта история с нами и про нас. Я чувствовал свое полное бессилие перед происходящим, и было очень досадно, что Россия теряет свою субъектность.
На самом деле, эту утрату самого себя я пережил в полной мере со всей страной. В 90-е годы это произошло почти со всеми! Деньги стали главным эквивалентом всего. Самые важные вещи стали строиться не на живой основе, не на совести, не на ощущении своего единства со страной, а на корысти и личных интересах.
Патриотизм, Родина, особый путь России – об этом только с иронией можно было говорить. Служба, армия – не дай бог. Казалось, отделённая от всего, абсолютно автономная индивидуальность – и есть основание настоящей свободы. Мы все были очарованы: Западом, Америкой, открывшимися, как тогда казалось, невероятными возможностями, в том числе в духовных поисках. На нас обрушились новые книги, фильмы... Никто не хотел думать, что путь к свободе лежит внутри рода, народа, Родины, истории твоей страны.
Всё стало заимствоваться, своё казалось убогим и неактуальным, было полностью потеряно. Это особенно видно в театре. Почти все пытались воспринять разные формы западного театра – для нас не органичные, но которые казались модными, острыми, современными. Справедливости ради надо сказать, что мы увидели и много по-настоящему прекрасного европейского и американского театра. И не всегда только внешне воспринимали его.
Но в целом вся страна начала приобретать форму, которая не соответствовала её подлинному содержанию, и потребовалось потрясение в виде войны, чтобы это осознать.
...В театральном процессе я всегда чувствовал себя чужим. Мне ужасно не нравилось, что восприятие истории страны и личной биографии с точки зрения жертвы является уважаемой и единственно правильной позицией. У меня вызывала отвращение эта тенденция демонстративно выворачивать и преувеличивать подлинные и мнимые ужасы советского времени. И всю великую историю сводить только к ним.
В этой однобокой трактовке не было места для героев и гениев, для великих открытий и событий. Да и просто для людей, решающих человеческие вопросы: любви, верности, совести... Но ведь всё это было. Была великая страна. Империя, сказал бы Бродский.
